Я увидел человека, который вмещает в себя всю совокупность ресторана
«Че кого?» — как говорят у тебя в родном городе Красноярске.
Детство мое прошло в небольшом селе Большеокинское на Братском водохранилище. Рыбалка, походы в лес с дедом-лесником, огород, забой скота, кровяная колбаса — мне все это знакомо. Но все-таки мое детство нельзя назвать типично деревенским, была еще и другая история. Мои родители работали в Доме культуры, и я ходил там на все кружки: плел из бисера, занимался макраме, шил игрушки, выжигал по дереву. После трех классов школы мы переехали в Братск, у меня начались художественная школа, КВН, волейбол, театральная студия. Я мечтал стать художником, думал поступать на дизайн. И тут в моей жизни случился ресторан. Я еще школьником вышел на подработку официантом — и со временем эта история меня забрала.
Вскоре после школы я встретил человека, который, наверное, заложил в мою голову самое главное в этой работе, хотя понял я это только через много лет. Ее звали Ирина Александровна, она управляла рестораном «Фишка», самым качественным и дорогим заведением Братска. Я увидел человека, который вмещает в себя всю совокупность ресторана. Она объездила полмира, она невероятный шеф, сама воспитала шефа «Фишки». Такая невероятно сильная, стильная, хрупкая женщина, которая держала в своих руках самый успешный проект города.
Позвала меня и сказала: «Саш, ты меня прости, мы не будем с тобой работать. Вот здесь, здесь и здесь ты невнимательный». И я и по сей день, если кого-то увольняю, теми же словами это и делаю.
После «Фишки» я работал на барной стойке, был менеджером, управляющим, пробовал себя на кухне — жарил шашлыки, ставил кухню в заводской столовой. Но мне хотелось большего. Мне 21 год, вся жизнь впереди. Хотелось заниматься чем-нибудь интригующим и неизвестным. Варить и дальше борщ мне казалось какой-то страшной историей, в которой нет места творчеству, исследованию. А я ведь закончил художественную школу, это оставляет отпечаток. И я переехал в Красноярск.
Мы были маленькой кучкой фанатиков в цокольном этаже
В Сибири Новосибирск — это по ритму, как Москва, а Красноярск — как Питер. Он более неспешный, более исторический. Там невероятно красивый центр, постоянно что-то происходит. Я съездил туда на неделю, когда еще учился в школе. И когда после Братска, который состоит из хрущевок, я увидел Красноярск с его историческим центром, увидел Енисей, природу вокруг, молодежь со всей Сибири, я просто влюбился. Даже сейчас, когда я объехал всю Россию, я считаю Красноярск одним из лучших мест в стране. Мне красиво там абсолютно все — буквально до мурашек.
Когда я переехал, мне друг устроил ночную экскурсию по городу. Мы выезжаем в центр, останавливаемся у Театра Пушкина, там колонны эти, вся красота старой архитектуры. Город в ночной подсветке. Для меня, человека с художественным образованием, это все невероятно красиво. И я думаю: нужно найти работу где-то здесь, в этом историческом центре. А через пару дней иду на собеседование в «0.75 please» и вижу, что это ровно напротив Театра Пушкина, в пяти метрах от места, где я стоял в ту ночь.
К тому моменту ресторану было уже 2 года. Основатель его и владелец Саша Митраков до сих пор меня поражает. Он работал в сфере IT, дошел там до каких-то высот, поехал в Америку и в Нью-Йорке попробовал неаполитанскую пиццу.
И он решил открыть свой проект, Mike & Molly. Спал 4 часа в сутки, работал, сам и готовил на первых порах. А потом ушел из IT и полностью себя посвятил ресторану. И продолжал путешествовать, попал в Копенгаген, проникся всей этой историей с нордической кухней — и решил это все так же телепортировать в Красноярск.
В «0.75 please» я пошел официантом. Это была любовь с первого взгляда. К ребятам прилетают звездные шефы из Европы, выбираются в леса, что-то собирают для ужина, готовят сеты. Кто-то привозит с собой исландских муравьев, какие-то непонятные ингредиенты. Я вижу этот суровый стиль, проработанную кухню, балансы текстур. Стоят сувиды, дегидраторы. Я просто как какой-то холоп из деревни, который приехал в столицу и увидел многоэтажку: разинул рот, и шапка упала.
Сейчас у нас большая команда, мы у всех на слуху, есть награды. А тогда это была просто маленькая кучка фанатиков в цокольном этаже. И каждое семечко, которое залетало в это место, прорастало вот этой фанатичной любовью к продуктам, к культуре еды, к культуре вина. Там я впервые увидел, что сомелье слушает вино в бокале и вслепую определяет сортовой состав, регион. И поставил себе первую зарубку: я должен разобраться в вине. И разобрался. Я по сей день единственный человек, который сдал полную винную карту «0.75 please», а это порядка 400 бутылок, из которых многие меняются раз в две недели. И я все это выучил не только по названиям и регионам. Я знал историю семьи виноделов, кто сейчас управляет, в чем их концепция, философия.
На этот момент я ни разу не был даже в Москве, не то что за границей, ни разу не летал на самолете, у меня не было загранпаспорта. И первая точка для путешествия, которую я выбрал, была не Турция, не Египет. Я отправился в Noma. На день рождения Митракова мы скинулись ему на сет. А поскольку в Noma количество гостей может быть только четным, нужен был кто-то ему в пару. Я был простым официантом, но готов был взять кредит, продать почку — но полететь.
За вторым курсом в Noma я чувствую, на плечо приземлилась чья-то рука. Поворачиваюсь, а это Рене Редзепи. Он знал только, что мы приехали к нему поесть из Сибири. Ну мы показываем ему видео, где один из его бывших сушефов, Том Халпин, купается у нас в проруби после бани в 40-градусный мороз, дарим ему бутылку настойки из «0.75 please». После сета Рене провел нам экскурсию по всему закулисью Noma, показал закрытые кухни, привел в лабораторию к Дэвиду Зильберу — шефу ферментации, который исследует все эти процессы распада. Это был абсолютный театр — по сей день, наверное, одно из самых ярких впечатлений моей жизни.
В памяти остается сама суть вещей
Мы вернулись из Noma в Красноярск, и началась пандемия. А тут как раз еще наш шеф, Алексей Кущенко, объявляет, что выходит из проекта. Происходит самое страшное, понимаю я. За шефом уйдут и другие люди. Мы будем набирать новых. Я боялся, что придут те, кому это все безразлично.
Ресторан закрыт, мы работаем на доставку. В сервисе я работать не могу. И я предлагаю Митракову встать пока на кухню. За время карантина Александр, похоже, понял, что у меня есть к этому талант. И когда ресторан открывается вновь, я остаюсь поваром на холодной станции.
Митраков привозил с рынка сезонные продукты, накидывал какие-то идеи — а дальше все делала команда. Мы друг друга учили, друг друга подгоняли. Я, конечно, был еще зеленоват — но здесь у меня случилась та же история, что до этого с вином. Я ненавижу отставать, поэтому учился очень быстро. Но главное — я прочувствовал, что такое создавать еду, собирать какие-то ингредиенты, которые до тебя никто не собирал, и видеть потом довольных гостей.
Я начал читать тонны литературы, экспериментировать дома. Больше всего мне нравились книги без четких рецептов. Я до сих пор считаю, что именно Похлебкин научил меня печь хлеб — в домашних условиях, без весов, когда ты, как советская домохозяйка, меряешь все стаканами, на глаз. Потому что в памяти остаются не граммы, минуты и температуры. В памяти остается сама суть вещей. Хотя, может, дело просто в том, что я гуманитарий.
И вот у нас появляется новый шеф. Рома Киселев прилетал к нам когда-то из Питера, давал chef’s table. И так влюбился в проект, команду, что переехал из Петербурга с беременной женой и с собакой, чтобы заняться «0.75, please». Рома увидел во мне талант к проработкам, созданию нового. И поставил меня на позицию шефа R&D — research and development. Моя задача была просто искать новые продукты, читать книги. А Рома чему-то меня учил и поправлял.
У деда было правило: не брать с собой ничего, что можно найти в тайге
Моя история как шефа — это про то, что я коренной сибиряк, я знаю местные леса. Это где-то на подкорке. Мы же не помним, как мы научились ходить и говорить. Вот и я не помню, откуда я знаю, что такое боярка или когда идти за опятами. Как будто бы это было всегда.
Мой дед был лесником, и у него в тайге стояла такая избушка, как охотничий домик. Я с раннего детства с ним туда выбирался. И сколько я помню деда, он всегда был в лесу, собирал грибы, травы какие-то. У него было правило: не брать с собой ничего, что можно найти в тайге. Например, не брал с собой чай, а заваривал на печке корни шиповника.
Я сразу вспомнил деда и ту избушку. Это все было вокруг меня с детства.
И вот я начал припоминать какие-то интересные истории, созваниваться с бабушкой — она до сих пор живет в Большеокинском в том же доме, где прошло мое детство. Вспомню, к примеру, мокрец — это такой дачный сорняк, но бабушка когда-то рассказывала, что он съедобный, что ее мама добавляла его в окрошку. Еду на дачу, пробую мокрец — он очень вкусный, как вотеркресс: такая квинтэссенция травы, свежести. Привожу в ресторан, даю попробовать Роме. И все, больше мы не покупаем микрозелень, а берем вот эти сорняки с дач и адаптируем их в меню.
Рома многому меня учит, в какой-то момент дает мне обязанности еще и технического шефа — это когда ты управляешь экономикой подразделения. И вот получается, что, с одной стороны, я творец, а с другой, должен понимать экономический эффект того, что натворил. Это такой дискомфорт, конфликт интересов, который дает максимальный рост. И когда Рома завершает свою работу в «0.75 please», шефом ставят меня. И вот здесь все начинается.
Голубцы с перловкой и телепортация в детство
После ухода Ромы я понял, что наконец добрался до той самой Ирины Александровны. Я прошел сервис, я прошел вино, сейчас я шеф. И вот в моей кудрявой голове есть вся совокупность того ресторана, который я когда-то увидел и безумно полюбил.
В разговорах с ней находил какие-то решения, вкусы, которые добавлял потом в сеты, в меню. Например, в СССР все делали голубцы с рисом, а бабушка — с перловкой, которая, в отличие от риса, сохраняет текстуру при варке. И делала она их из мерзлой капусты, а это же, по сути, замена бланшировки. Мерзлая капуста становится сладкой. У тебя получается абсолютно улетный баланс: сладкая, зажаристая капуста, а внутри лопается перловка. Я делал такие голубцы в «0.75 please».
Главное, что я нащупал в еде как шеф, — это вкусовая память, как я это называю. Допустим, салатная жижа. Салат овощной постоит, дает сок — мы когда-то все макали в него хлеб. История, знакомая с детства. И вот я для одного сета сделал такую штуку. Салат постоял, дал такой сметанный сок, а мы заварили на нем стабильный мусс, подавали его со стейком тартар, и там были этот салат и обожженный на костре хлеб. Мы все взрослеем, обрастаем такой броней — нас не так впечатляет еда, не так впечатляют путешествия. Но есть моменты в детстве, когда мы были маленькие, искренние, — и это такая моментальная телепортация в это прошлое. Перед этим — да, гости едят черную икру, что-то еще. Но посреди сета пробивается вкус, который разрушит эту броню. Прятать в еду что-то, что возвращает тебя в прошлое, детство, — вот это самое крутое сейчас для меня.